облако тэгов
А были ли они? До-кризисные времена.
Вот вам еще один демо-отрывок из "Сопротивления" -- там я попытался сказать, что накопилось почти за 40 лет..
цитата...Было время, когда мы любили всех на свете, невзирая, как человек выглядит и что у него в голове (а там могли быть очень, о-очень мерзкие мыслишки! Но это не мешало нам испытывать к другим людям – пусть сто раз непохожим, пусть ИНЫМ – благие чувства, например, уважение).
За то на нас «наезжали» в прессе, называли прекраснодушными мечателями, поколением «мажоров» и прочими неприятными словами. Вскоре, ясное дело, обнаружилось: всё – правда. Мы были слабы. Мир устал и состарился, он не хотел чувствовать то, что чувствуют молодые. Мы же – доморощенные бунтари – оказались беззащитны против почтенных, но во многом напористых пожилых буржуа, которые учили нас «жить как все». С другой стороны, хотя и был пра-ативный опыт общения с современной рокенбридджской элитой, мы не сдавались. Для нас тогда ещё не кончилась пора больших ожиданий…
Это было время, когда война в Намере едва пришла к финалу. Мальчишки-газетчики, шлёпая грязными пятками об асфальт, рьяно призывали прохожих «отведать "Новой эпохи"», и я не остался в стороне от их умолений. Кстати, меня зовут Антуан; можно просто Тони. Я – автор этой повести, хоть и изложена она устами совсем другого человека. В оправдание своё скажу, что мы с Джимом давно поладили на сей счёт – он сказал «можешь придумывать что хочешь, я не возражаю. Только пару намёков оставь, как же всё на деле было». Чоктоса, впрочем, подговорил писать именно он, так что у книги не один и не два, а три повествователя...
Так что, если вы встретите на страницах романа совсем уж неправдоподобные описания (например, это касается мира, куда Джим с ансамблем попадают части так в 4-й), смело списывайте на ненадёжность кого-то из рассказчиков. Если вас покоробит, как я или Джим, излагая события, пишем от лица своего товарища, а потом вдруг по некоей причине начинаем от третьего – считайте, это мы потешаемся над вашей легковерностью. Сейчас народ таков: всё съест, что ни дай.
Впрочем, кажется, я отвлёкся. Мы говорили о времени, в которое писался роман… Итак, война в Северном Намере уж отгремела. Жаркая сталь не лилась больше с небес; утроба цеппелинов не извергала пламя и металл...
Это было время, когда на улицах расцветали газовые фонари. Я до сих пор помню их тяжёлые серебристые стебли, увенчанные чернёными головками, внутри которых таился тёплый жёлтый свет. Полунагие юноши-спортсмены в кокетливо измятых цилиндрах играли под сими фонарями – соревновались в ремесле регболла. Изящно пасуя друг другу и отбивая мяч тросточкой, они были рады до слёз, как трёхлетки в яслях. Тела их представляли настоящее буйство красок: от античной смуглоты атлетов – до розоватой бледности у городских заморышей, коим любящие старые матери не всегда могли сварганить поутру плотный завтрак с собою, в колледж. Подруги этих юношей, красовавшиеся в серых жакетах наглухо, коротких штанцах до колен и милых старомодных башмачках, были невинны и прелестны. Однако, стоило свернуть от них в переулок, как вся красота и резвость молодости оставались далеко позади, а ты – лицом к лицу с каким-нибудь хмурым бородатым дядею (что характерно – без носового платка, и зачастую без сорочки!) Он наставлял на тебя баткилиган, душа уходила в пятки… и, если ты не помнил наизусть какой-нибудь трюк из космо-шейперских, чтобы отрихтовать постылую реальность как раз в тот момент, когда надо – тебе приходилось, прямо скажем, солоно. (Мне-то как раз везло: я некогда практиковал мироформизм в качестве основной профессии, так что магические кунштюки в запасе имелись!)
Рокенбриддж – мерзкий, грязный город – тогда считался «культурным центром»; нас даже не коробили странные обычаи кое-каких особ, населявших его (например, инициация Серых Ястребов, сопровождавшаяся ритуальными ранами, ушибами и уколами). «Кто во что горазд», – говорила моя мама. Пожалуй, и теперь я всё ещё согласен с нею.
Короче, время было сложное, но интересное. Наша юность в те годы уже закончилась; вместе с нею ушли некоторые комплексы, характерные для восемнадцати- и девятнадцатилетних. Я – слава Джеймину! – вовремя избавился от чувства собственного величия, а также от комплекса превосходства над окружающими. Мой друг Джим Корман проникся любовью ко всему миру и стал говорить, что он – часть природы (иногда, впрочем, изрекал что-то вообще непонятное, вроде «Мы все составляем Замысел Божий»). И я, и он считали, что любить людей гораздо лучше… против того, КАК относились к ним в пору своего отрочества.
Вообще, молодость – самое начало возмужания (не в пример глупому, наивному отрочеству!) – была эпохою веры, но в то же время и открытием вопиющего безверия, кое владело умами так называемых «простых людей».
Найдя в себе баланс и гармонию, мы искренне надеялись, что и остальной народ так же примет эти великие (пусть – банальные) истины. Но народу не было до них дела. Народ интересовала разве что дармовая выпивка или курево… Поэтому сейчас, с высоты прожитых лет оглядывая те времена, я смело могу сказать: у нас было всё впереди. И у нас не было ничего впереди!
